Бухта Нагаево

Куда только ни забрасывала меня морская судьба! Зимой, например, после жаркой Кубы, куда мы возили сельскохозяйственную технику, могли пойти в скованную морозом Канаду и погрузить пшеницу на Новороссийск. Из Новороссийска с грузом цемента могли пойти в Африку. А потом, помыв после цемента трюмы и взяв в одном из африканских портов груз бобов-какао, пойти на Дальний Восток.

Так на теплоходе «Аркадий Гайдар» попал я однажды в бухту Нагаево. Сюда, на Крайний Север, в столицу Колымского края Магадан, мы привезли из Владивостока полные трюмы ящиков со свиной тушенкой и сгущенным молоком.

Сегодня название этой бухты ни о чем не говорит. Да и мало кто знает, где она находится. Но в советские времена при одном упоминании этого названия людей охватывал страх. В годы сталинских репрессий в бухту Нагаево привозили «врагов народа». А везли их на Дальний Восток со всей необъятной Советской страны. По прибытии во Владивосток загоняли их в пароходные трюмы, набивая каждый трюм так, что несчастным арестантам трудно было дышать. В этих душных, наглухо закрытых трюмах, за время морского перехода из Владивостока в бухту Нагаево многие погибали. И тогда конвой просто выбрасывал их за борт.

Я читал об этом в книге Евгении Гинзбург «Крутой маршрут». Евгения Гинзбург, мать знаменитого писателя Василия Аксенова, провела на Колыме в сталинских концлагерях 18 лет. Из ее книги я и узнал, как привозили в бухту Нагаево тысячи и тысячи «врагов народа», и как гнали их из Магадана под злобные крики конвоиров и лай сторожевых собак в тайгу, в страшные колымские лагеря, откуда мало кто возвращался живым...

Начав работать над этим очерком, я перечитал книгу Антона Павловича Чехова «Остров Сахалин». Поездку на Сахалин и возвращение пароходом в Одессу А. П. Чехов осуществил в 1890 году. На уничижительный отзыв своего издателя А. Суворина, что поездка писателя на Сахалин была «дикой фантазией, и Сахалин никому не нужен и не интересен», А. П. Чехов резко ответил: «Сахалин может быть не нужным и не интересным только для того общества, которое не ссылает на него тысячи людей. Это место невыносимых страданий, которые может вынести не каждый человек...».

А. П. Чехов прибыл на Сахалин в июле 1890 года. Несколько месяцев на острове он общался с сосланными, узнавал истории их жизней, причины ссылки и набирал богатый материал для задуманной книги.

Чехов объехал весь остров, побывал во всех расположенных на Сахалине тюрьмах. Работа была поистине каторжной, но написанная им книга вызвала широкий резонанс в России и за рубежом.

А. П. Чехова возмущали условия содержания и унизительные наказания, которым подвергались сосланные царским судом на сахалинскую каторгу арестанты. Чтобы он сказал, побывав на Колыме в сталинских концлагерях!

В ЦАРСКОЙ РОССИИ на Сахалин ссылались убийцы, казнокрады, аферисты и воры. А в СССР, при Сталине, ссылались на Колыму партийные и комсомольские деятели, писатели, поэты, артисты, архитекторы, агрономы, инженеры, врачи, священники, военачальники, авиаконструкторы, ученые и дипломаты... Их судили за надуманные преступления, обвиняя в диверсиях и шпионаже, в участии в подпольных террористических организациях, в попытках покушений на членов правительства и на самого товарища Сталина. Изощренными пытками заставляли арестованных подписывать протоколы о несовершенных ими преступлениях, приговаривая в лучшем случае к ссылке на Колыму, в худшем — к расстрелу.

Достаточно прочитать тот же «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург, «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына, «Колымские рассказы» Варлама Шаламова или «Непридуманное» Льва Разгона, где он пишет, как сидела с ним в одном лагере арестованная по приказу Сталина жена председателя Верховного Совета СССР М. И. Калинина Екатерина Калинина, чтобы содрогнуться от произвола сталинской репрессивной политики, которая не только калечила судьбы ни в чем не повинных людей, но и на долгие годы делала их имена проклятыми для народа.

Был сослан на Колыму прекрасный и горестный поэт Николай Заболоцкий. Там же погиб гениальный Осип Мандельштам. Сидели там и выдающиеся певцы Лидия Русланова и Вадим Козин. Отбывали длительные сроки в этом северном аду известные артистки кино Татьяна Окуневская и Зоя Федорова. Сидел на Колыме академик, создатель советских космических ракет, Сергей Королев. По навету недругов и завистников был арестован и погиб в сталинских застенках гениальный ученый Николай Вавилов. Да всех не перечесть. Вот что означала для советских людей бухта Нагаево!..

НЕ ПОМНЮ, какой был год, когда мы туда пришли. Но у власти в стране был уже Леонид Ильич Брежнев. При нем неугодных не ссылали на Колыму, а садили в «психушки» или высылали за границу, лишая советского гражданства.

Так были наказаны за свои убеждения писатели Александр Солженицын, Виктор Некрасов, Владимир Войнович, народная артистка СССР Галина Вишневская и ее муж, гениальный музыкант Мстислав Ростропович и многие другие талантливейшие советские люди. .

Но вернемся в бухту Нагаево. Пришли мы туда коротким северным летом, в белые ночи. Выйдя посреди ночи на палубу, странно было видеть не по-ночному светлое небо и застывшие в нем белые облака. Бухту, как и город с хмурыми неприглядными домами, окружали высокие сопки, похожие на тюремные стены.

Да и сама бухта со снующими по ней закопченными мотоботами и густо дымившими буксирами, с грязной пропахшей нефтью водой и торчавшими в разных местах гнилыми сваями, выглядела угрюмо и неприветливо, словно ожидая очередную партию арестантов. Оживляли бухту только белевшие на воде чайки, словно нерастаявшие льдинки после долгой колымской зимы...

Грузчики поднимались к нам на борт медленно, гуськом, как идущие под конвоем арестанты. Сходство с арестантами придавало им и то, что когда наши матросы открывали по утрам трюмы, возле каждого становился милиционер. Он следил за тем, чтобы ни один ящик не был разбит, и чтобы банки с тушенкой и сгущенным молоком грузчики не прятали по углам трюма. Эти же милиционеры обыскивали грузчиков, когда, закончив работу, те вылезали из трюмов. Видя эту картину, мне казалось, что и меня пригнали сюда из одного из колымских лагерей, и обыск, которому подвергались эти люди, дойдет сейчас и до меня...

ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ после нашего прихода к нам пришвартовался небольшой танкерок. Суденышко доставило заказанное нами дизельное топливо.Танкерок назывался «Камчадал». Ко мне, как к стармеху, вошел капитан «Камчадала», пожилой человек в замасленном ватнике и старенькой морской фуражке. Поздоровавшись, он протянул мне лабораторный анализ привезенной «дизельки», добавив, что она — «высший класс».

— А чего вы в ватнике? — удивился я. — На дворе же лето.

— Это для вас лето, — усмехнулся он. — Те, кто провел много лет в колымских лагерях, не могут согреться всю оставшуюся жизнь.

— Вы были в этих лагерях?

— А что вы удивляетесь? Товарищ Сталин в этом плане никого не забывал.

И тут я узнал удивительную судьбу этого человека. Звали его Николай Федорович Синицын. Родился и вырос он в Измаиле. Когда началась Великая Отечественная война, ему исполнилось 19 лет, и он только закончил Одесский морской техникум. Его призвали в военный флот, где, получив звание младшего лейтенанта, он был назначен штурманом на минный тральщик, приписанный к Одесской военно-морской базе.

С экипажем тральщика прошел оборону Одессы и Севастополя. Сопровождал транспортные суда, которые вывозили из осажденных немецкими фашистами городов женщин, стариков и детей, отгоняя яростным артиллерийским огнем фашистских бомбардировщиков. Участвовал в десантных операциях в Керчи и Новороссийске.

В январе 1944 года его вызвали в штаб флота, который базировался в Геленджике, вручили лейтенантские погоны и с группой военных моряков отправили самолетом в Мурманск. Оттуда группа вылетела на американскую военно-морскую базу в Норфолк, где приняла несколько новеньких американских тральщиков, вооруженных новейшим скорострельным оружием и специальной техникой для борьбы с минами.

В условиях строжайшей секретности, с погашенными ходовыми огнями и без радиосвязи, моряки перегнали «американцев» через Атлантический океан и Средиземное море к берегам охваченного войной Кавказа, где тральщики вступили в состав советского военно-морского флота. Оставляя под натиском советских войск черноморские порты, немцы минировали акватории портов и подходы к ним, так что тральщикам работы хватало...

Демобилизовался Синицын в 1946 году. Вернувшись в родной Измаил, устроился на работу в портовой флот, где вскоре стал капитаном буксира. Женился, и все пошло хорошо. Но вот, в 1949 году, в разгар сталинской кампании «по борьбе с безродными космополитами и низкопоклонством перед Западом», накануне Дня Победы его, как участника Великой Отечественной, пригласили в школу выступить перед детьми и преподователями с воспоминаниями о боях с немецко-фашистскими захватчиками. В конце выступления, когда он рассказал, как воевал с немцами на советском минном тральщике, а потом на тральщике, полученном от американцев, кто-то из школьников спросил:

— А какая была разница между советскими и американскими тральщиками?

Он ответил, что американские отличались от советских лучшим вооружением, лучшей техникой по уничтожению мин и лучшими бытовыми условиями.

Через несколько дней его арестовали. Кто-то из преподователей доложил в соответствующие органы, что он, Николай Федорович Синицын, расхваливал перед школьниками американскую военную технику. Его обвинили в антисоветской агитации и пропаганде, в преклонении перед Западом. Наказание — десять лет со ссылкой на Колыму.

В лагере он получил от жены письмо. Она писала, что, не желая быть женой «врага народа», подала на развод. Детей у них не было. Родители его давно умерли, так что на Колыме он стал, как сказал мне, «круглым сиротой».

Освободили его только в 1956 году, после речи Н. Хрущева на ХХ съезде КПСС о злодеяниях И. Сталина, когда из колымских лагерей начали выпускать тысячи политических заключенных.

Морских специалистов в Магадане не хватало, и, когда выдавали документы об освобождении, ему предложили остаться работать на судах, приписанных к Магаданскому порту. Зарплата была намного выше, чем он получал в Измаиле. Плюс — северные надбавки. Он задумался. Возвращаться ли в Измаил, где его никто не ждал? И дадут ли там ему работу? И он остался. Как говорил мне, осталась у него одна мечта — накопить денег и с выходом на пенсию купить где-нибудь на юге, у моря, какой-нибудь домишко.

ВОТ ТАКУЮ ИСТОРИЮ узнал я в бухте Нагаево.

Уходили мы оттуда ранним утром. Над угрюмыми сопками всходило солнце, и вода в бухте отражала розовевшие от солнца облака. Буксир, густо дымя длинной трубой, оттащил нас от причала, и за нами с криками полетели чайки, провожая в очередной дальний рейс.

А когда выходили из бухты, увидели стоявший на якоре «Камчадал». С крыла его мостика прощально махал нам фуражкой капитан. Странный человек, получивший свободу и оставшийся на Колыме.

Аркадий Хасин