Лирический звездопад Владимира Домрина

К 80-летию со дня рождения поэта

В писательском кругу Одессы Владимир Домрин был самым контактным и улыбчивым. Энергию приязни, флюиды ободряющего понимания излучали его серые глаза озорника и неунываки. Шуткой, легкой подначкой, остроумным четверостишием, с ходу срифмованным, Володя мгновенно перемещал собеседника в зону оптимизма.

Как ценили мы эту магическую способность коллеги. Помню, в пору невеселых тревог о своем здоровье, такой случай. В слякотный осенний день Домрин высмотрел меня где-то в центре города и позвал в свою «Волгу». Через минуту под светофором глянул пристально в мою сторону: сижу бука-букой.

— Тебя бы встряхнуть надо, а то погубишь и свой, и мой выходной. Я знаю одно местечко...

Вскоре машина остановилась у музея западного и восточного искусства. Домрин начал оглядываться на все стороны. Вдруг резко тронулся с места. Дальше случилось непонятное: на перекрестке Пушкинской и Ланжероновской он резко затормозил, хотя видимых помех движению я не заметил. Машина пошла юзом и развернулась.

— Что случилось? — ошарашенно спрашиваю.

— Ну — проснулся? Подъедем к гостинице «Красная» — выпьем кофе?

За столиком Домрин рассказал, что перекресток, уложенный желтоватым камнем из Италии, самый скользящий в Одессе. А разворот на месте на 180 градусов тренировал под надзором опытного водителя-репетитора. «По четвергам, после дождика», — перевел все на шутку. И добавил: «Я хорошо высмотрел — вокруг не было ни машин, ни людей». И после паузы: «Сегодня слякотно. Но жить надо на солнечной стороне. И уметь иногда на скорости развернуться на месте».

Как-то не по-советски ярко жил Домрин. Например, дружил с вдвое старшим командующим войсками Одесского военного округа, участником войны с гитлеровским фашизмом, будущим маршалом Амазаспом Бабаджаняном. Знался с охотниками и егерями всех заповедных мест от Дуная до Днепра. И коньком его ладного, отточенного мастерства были стихи о природе, ее красотах, сокровенных тайнах.

В конце минувшего лета мы с поэтом Иваном Гаврюком затеяли ремонт цокольной площадки памятника на могиле Владимира Викторовича (Второе христианское кладбище). При встречах обсуждали его книги, выходившие и в Одессе, и в столицах. Восхищались его миниатюрами о природе, заповедных местах украинского Причерноморья. Он вместе с егерями, орнитологами неделями находился в плавнях, на Тендре, на Красной Косе, в урочищах и лесных хозяйствах. Знал толк в охоте: рассказывая не о трофеях, а о чувствах и впечатлениях от ранней зари, ночных байках у костра. В стихах его лучатся безмятежность, особая сродность миров человека и того, что называем флорой и фауной. Мы с Гаврюком нашли разгадку гармонии стихов Домрина: он был поэтом дочернобыльской эпохи.

Владимир Викторович умер от инфаркта на 51-м году жизни — 30 июля 1985 года. Его поэзию не потрясла авария на атомной электростанции, ее последствия не привнесли в строки трагизм и беспокойство, что стало внятным мотивом поэзии восточных славян на рубеже тысячелетий. В день восьмидесятилетия поэта предлагаем читателям «Вечерней Одессы» подборку стихов домринской чеканки.

Анатолий Глущак

Владимир Домрин (1934—1985)

Звезда упала за озера,
Черту оставив в небесах.
Пусть сполох огневой не скоро
Погаснет у тебя в глазах.
Ночная вскрикивает птица,
Мерцает лунная вода.
Сюда бы снова возвратиться
Через разлуки и года.
Опять увидеть, как вначале,
В очах у спутницы седой
Не след задумчивой печали,
А звездный сполох золотой.

Олеся

Восходит луна над Полесьем
В далеком, туманном году.
Возьми мое сердце, Олеся,
И я никуда не уйду.

Ты вышла из ласковых песен
Родной Украины твоей.
Приснись мне сегодня, Олеся,
Когда запоет соловей.

Войди, улыбаясь лукаво,
Сплетая гадальный венок.
И в ночь на Ивана Купала
Зажжется волшебный цветок!

Возьми мою руку. Рассмейся
Над всем, что нелепо в судьбе...
Возьми меня в сказку, Олеся!
Возьми меня в юность к тебе!

Облака, подаренные мне,
Мягким отороченные светом,
Ты увидишь и зимой, и летом
На закатной дальней стороне.
Облака, подаренные мне,
Из души переплывают в душу:
Потому-то и не стынут в стужу
Облака, подаренные мне.
Облака мерцают в глубине
Глаз твоих, застенчивых и строгих.
Нет без вас ни песни, ни дороги,
Облака, подаренные мне.

Осталось в памяти моей
Мелькнувшее вчера:
Пора черешневых дождей —
Горячих слов пора.

Но ни одной тропинки нет
В зеленые края.
Где улыбается рассвет,
Как молодость моя...
Где вышина и тишина,
Где, прячась в камыши,
Лежит огромная луна
На дне моей души.
«Золотые шары»
Вот забита и дача соседа,
Лозы в землю легли до поры.
Лишь на грядках оставило лето
Догорать «золотые шары».

От людей отвязавшись, под вечер
Наш лиман разошелся всерьез,
И завыл-заунывничал ветер,
Заметался, как брошенный пес.

И туда, где последняя стая
Горевала под первой звездой,
Полетел, между туч догорая,
Ветром сорванный шар золотой.

Нестинарка

Светло я в памяти храню
Рассвета контуры и звуки.
Ты шла ко мне, раскинув руки,
Как нестинарка по огню.
Ты шла по тлеющей росе,
Откинув занавес восхода.
И славила тебя Природа:
Деревья, травы, птицы — все!
Я снова в память загляну,
Познаю первое томленье...
Но ты сгораешь в отдаленье.
Едва лишь руку протяну.
Навек легенду сохраню.
Ты из вселенных отдаленных
Шла по кострам сердец влюбленных,
Как нестинарка по огню.

Открылась бездна,

Звезд полна...

Тютчев

В ночное небо в тишине
Я вглядывался до рассвета.
И звезды все навстречу мне
Неслись, как будто я — планета.
Мне показалось: нет Земли,
Плыву пушинкой в мирозданье;
Кружились звезды и цвели,
Роились в блеске и мерцанье.
Как велика полета власть:
Лечу и звезды задеваю,
Я не боюсь уже упасть
И даже глаз не закрываю.
И... вдруг проснулся. Соловьи
Гремели. Спал туман на плесах.
И звезды, спутники мои,
Спокойно отдыхали в росах.

Цветы восходят, погляди,
Где падали дожди,
Опять пришли издалека
Цветные облака.
И ветры с четырех сторон
Влетают в город мой,
И каждый одессит влюблен —
Сильнее, чем зимой!
Сегодня объясняюсь я
Тебе в который раз!
Одесса, девочка моя —
Мерцанье синих глаз.